Государь - Страница 115

115

Боярин Серегей опять оказался прав. Василевс не собирался отдавать Анну. Вот почему она начала изучать язык, лишь оказавшись на корабле, плывущем в Корсунь.

Но сейчас это неважно. Дело сделано, и Анна станет его женой! А сейчас он должен заглянуть в ее глаза!

Владимир протянул руку, коснулся подбородка кесаревны (она вздрогнула, но сдержалась, не отпрянула) и заставил Анну поднять голову.

Его невеста действительно прекрасна.

Впервые в жизни Владимир, глядя на женщину, не испытывал желания немедленно опрокинуть ее на спину. Он любовался.

«Она — словно жеребенок-двухлеток чистейших кровей», — подумалось Владимиру.

Таких не объезжают силой. Таких мягко и терпеливо, лаской, с любовью, приучают… Нет, не к седлу. К себе. Чтобы конь не слугой был — другом. Чтобы он умер за тебя, а ты — за него. Чтобы чувствовать его как себя. Чтобы ловил каждое желание всадника и друга. Чтобы ты мог доверить ему свою жизнь так же бестрепетно, как он, конь, доверяет тебе свою…

Владимир опомнился, когда увидел тревогу в чудесных глазах Анны…

Пристальный взгляд архонта заставил Анну затрепетать. Порфирогенита привыкла к разным взглядам. Восхищенным, вожделеющим, похотливым… Анна выросла во дворце, а это многое значит. Но в синих, как сапфиры на диадеме Анны, глазах киевского архонта чувствовалась настоящая власть. Не та, которую порождает пурпур василевса. То была сила, которая шла изнутри, из самой сути человека. Не диадема василевса заставляла людей повиноваться владыке. Архонт россов сам был властью и знал об этом. Вот что напугало Анну. Ей, Порфирогените, дочери и сестре императоров величайшей из империй, захотелось отдать себя в эту власть. Лишь один человек прежде вызывал у нее подобные чувства: прежний Автократор. Иоанн Цимисхий.

Велика разница между Автократором Иоанном и архонтом россов. И не менее велика разница между той, совсем юной, девочкой и нынешней Анной. Но знакомая слабость предвкушения растекается по телу…

Анна опомнилась лишь на мгновение позже Владимира. Взяла себя в руки. Она — Порфирогенита. Часть судьбы империи. И только ради империи она сейчас здесь! Она справится! Не сдастся!

— Мой брат, богохранимый и богопочитаемый василевс Василий Второй, посылает привет…

Голос Анны тверд. Ее тон наверняка обманет людей собственной свиты Анны и грозных воинов-россов, выстроившихся позади Владимира. Это голос дочери и сестры императоров, голос, поставленный лучшими риторами и учителями пения. Никто-никто не должен усомниться, что это голос Порфиророжденной, а не юной испуганной девушки, чье тело и честь обменяли на захваченную фему.

Никто и не усомнился. Кроме Владимира. Он, единственный, видел не только Природную Власть империи, сошедшую на землю удаленной фемы, но и — женщину. Ту, что скоро, очень скоро станет его женой. Единственной истинной супругой перед Всемогущим Богом…

* * *

— Она прекрасна, как ангел небесный! — Друнгарий Ираклий высоко поднял чашу с вином. — За Порфирогениту!

Доброе вино дружно влилось в десятки глоток.

Командиры византийских дромонов во главе со своим друнгарием праздновали завершение херсонского стояния.

— Эх, жаль, что такая красота достается дикарю, — заявил один из капитанов, но другой, сосед, тут же пихнул его в бок и ткнул пальцем туда, где, во главе стола, сидели друнгарий, его заместитель и двое росских воевод, которых друнгарий публично объявил своими лучшими друзьями. Еще бы, ведь это они, по просьбе своего отца (имперского спафария, кстати), снабдили ромейских моряков припасами и спасли от неминуемого голода.

Подвыпивший капитан красного дромона смутился и пробормотал сконфуженно:

— Конечно, не все россы — дикари. И, Господь — Свидетель, я рад, что мы теперь — друзья…

Но тут он снова вспомнил, как стояла во вратах собора прекраснейшая из византиек и как она глядела на своего мужа-скифа… И потянулся к кувшину с вином. Куда катится империя?

Эпилог

Мечта Владимира — обвенчаться в собственном храме на высоком днепровском берегу, не сбылась.

Ромейский епископ (еще один), прибывший с кесаревной, обвенчал Владимира и Анну в главном соборе города Корсуня. Но когда это случилось, и сам город, и всё в нем единовластно принадлежало великому князю, так что взял князь жену не на чужой земле, а на своей. Неважно, что сразу после венчания Владимир официально вернул город Византии. Всё равно власть над городом оставалась — его. И никто не мог помешать Владимиру, покидая Корсунь, забрать с собой в Киев и всю церковную утварь, включая мощи Святого Климента.

Никто не возражал. Вслух. Почему бы святой реликвии не последовать за кесаревной в новокрещенную столицу василевса россов Василия Первого? Там она, безусловно, нужнее. А целый сонм священников, назначенный реликвии в сопровождение, безусловно, сумеет позаботиться о мощах Святого. И о прочих священных предметах: иконах, сосудах, облачениях…

Ободранный как липка Херсон провожал отяжелевшую от добычи флотилию россов. И флотилия ромейская сопровождала ее в качестве почетного эскорта. Гребцы на лодьях не без опаски поглядывали на красные корпуса огненосных дромонов, но доверяли слову своего князя, заверившего гридь в дружеском расположении ромеев. Все хорошо. Страшные корабли всего лишь проводят лодьи до днепровского устья, а потом ромеи отправятся восвояси. Останутся только те, кому назначено быть свитой новой жены великого князя Владимира.

Для своих, для гриди, для руси, сын Святослава по-прежнему оставался батькой и великим князем. Для всего прочего мира — другой титул. Кесарь. Василевс. Христианский правитель, равный если не императорам, то уж европейским королям — наверняка. Государь.

115