Государь - Страница 67

Сейчас разгона не получилось. Однако те, с кем столкнулись передовые гридни Богуславова воинства, были уже готовы к бою: оружны, доспешны. Успели.

Железко увязло в толстой воловьей коже, и Богуслав выпустил копье из рук. Однако и длинное копье катафракта его не задело. Чиркнуло по щиту, почти не отклонившись, и прободило доспех отставшего на корпус дружинника.

В следующий миг Богуслава и катафракта бросило друг на друга, сдавив ноги конскими боками. Ромею было легче — поножь помогла. Богуслав в азарте боли не ощутил. Рванул из ножен саблю, хлестнул наотмашь. Клинок легко снес край щита, плащ, но по панцирю лишь бессильно скрежетнул. Мгновение — и кони руса, ромея разошлись, Богуслав увидел стремительно увеличивающийся стальной наконечник, целящий прямо в глаз… Еле успел припасть к конской холке, прирываясь щитом… Очень правильно. Ромей тоже сместил удар вниз — древко прошло меж ушами Богуславова жеребца, но, подбитое железной щитной оковкой, вновь прыгнуло вверх, на пол-ладони выше Богуславова шлема. Зато сабля Серегеича свое нашла. Полоснула снизу, вдоль ноги ромея — и тут поножь уже не спасла.

…Удар меча с грохотом обрушился на щит, неприятно отдавшись в руке. Богуслав не успел увидеть ударившего. Толчея боя унесла его еще на два лошадиных корпуса вперед — на нового противника. Но сойтись они не успели. Ромей вдруг запрокинулся назад — черенок стрелы вырос в глазной прорези.

— Пер-рун! — взревел Богуслав и обрушил саблю на тыльник другого ромея. Вроде просек… Но результат увидеть не успел. Ромейское копье зацепило прикрывший левый бок щит. Деревянная основа хрустнула, щит вырвало (не выпустил бы — остался без руки), и тут же прилетел удар мечом. К счастью — касательный, не вскрывший панциря…

Богуслав ответить не смог. Но один из гридней принял ворога на копье, да так мощно, что и без разгона пробил и бронь, и поддоспешник…

Гридень выпустил увязшее копье, выхватил меч и послал коня меж двух ромейских, один из которых только что потерял всадника, а другой вдруг вскинулся на дыбы, лупанул копытом по ощерившейся морде гриднева жеребца… И получил в шею предназначенный Богуславу копейный тычок…

Эх, не к таким конным схваткам привык сын воеводы Серегея. К степному простору привык, к стремительной скачке, к мгновенной сшибке… А тут — толчея, как в пешей рукопашной, когда вокруг тесно от своих и чужих, и засапожник, бывает, опаснее длинного меча…

Впрочем, и врагам было так же неудобно. Копье, главная сила катафрактов, без таранного разгона броню берет плохо.

Тут Богуславов жеребец окончательно увяз. Ни вперед, ни назад. Вокруг — злобные вражьи кони… Один — без седока, на двух других — побитые, до третьего — не дотянуться… Хотя…

Духарев вбросил саблю в ножны, вытянул из чехла лук, одновременно, шуйцей, сбрасывая крышку колчана…

Звонко щелкнула тетива — и ромей опрокинулся, получив с пяти шагов стрелу пониже подбородка.

Богуслав привстал на стременах, рванул тетиву за ухо — и еще один враг схлопотал граненый наконечник в кольчужную завесу шлема…

И тут же сам Богуслав схлопотал стрелу в грудь. Аккурат в зерцало. Доспех выдержал. На стременах Богуслав тоже устоял, но четвертый выстрел ушел в небо…

Впрочем, это было уже неважно. Гридь продавила пробку из неполной сотни (численность выяснилась позже) катафрактов и ворвалась в лагерь.

Богуслав вернул лук в налуч, вырвал у катафракта, поймавшего шеей стрелу, ромейский щит (больше и тяжелее привычного, но лучше, чем никакого), дунул в рог («За мной!»), выхватил саблю и послал коня по прямой меж палатками туда, где прошлой ночью пировал с вождями мятежников…

Чтобы опять нарваться на катафрактов. И на сей раз увязнуть окончательно.

Схватившиеся русы и ромеи опрокинули здоровенную палатку и дрались уже на ней. Рядом что-то горело, наполняя воздух дерущим горло чадом. Богуслав слышал, как что-то хрустело и трещало под копытами жеребца, но смотреть вниз было некогда. Он бился сразу на обе стороны, с двумя ромеями, один из которых орудовал короткой булавой, а второй норовил треснуть щитом, потому что иного оружия у мятежника уже не осталось. Но убил ромеев не Богуслав. Одному разрубил тыльник прорвавшийся к воеводе гридень, а второго, с булавой, отправила к праотцам прошившая кольчужную сетку и ударившая в горло стрела.

Богуслав оглянулся и увидел шагах в тридцати вскочившего ногами на седло хузарина, уже наложившего на тетиву новую стрелу…

Тут, едва ли не прямо из-под копыт Богуславова коня, взметнулось пламя — и воеводе понадобились все его силы, чтобы удержать жеребца в повиновении.

К счастью, огонь дальше не пошел — пожрал сваленную палатку и унялся. Зато испуганные пламенем лошади катафрактов раздались в стороны, и Богуславу удалось вырваться из тесноты.

Вперед, вперед! Сопровождаемый неполной сотней прорвавшихся гридней, воевода поскакал по просторной, сажени три в ширину, улице, больше не встречая организованного сопротивления, и вскоре оказался в самом сердце лагеря — перед здоровенным шатром, где прошлой ночью его угощали предводители мятежников.

Здесь было жарко. Было, потому что сейчас на поле боя остались только трупы. Ромеев и нурманов. Нурманы, впрочем, наличествовали и в живом виде. Бойцы Сигурда занимались любимым делом — грабежом.

Богуслав заступил конем дорогу одному из скандинавов, и тот охотно сообщил, что тысячи две ромеев прорвались через заслон и ушли через восточные ворота.

— А что делать? — философски завершил нурман. — Их много, а мы — одни.