— Не пятнадцать, четырнадцать… будет, — сказал жрец. — И не щенок он, а вой киевский, что крови живой, человечьей попробовал. И не таи зла. Пожалел он тебя.
— Он? Меня? — вскинулся Ярош. — Да кабы ты меня не отозвал, я б его… — и осекся под строгим взглядом жреца.
— На ногу свою глянь, — сказал тот.
Ярош поглядел. Распухла нога. Даже в обувку не влезла. Ну и что?
— Поболит — пройдет, — буркнул Ярош. — Кости целы, сам же сказал.
— А приложил бы он тебя так по горлу, было бы цело? — спросил жрец. И, не дождавшись ответа, продолжил: — Пожалел. А мог бы и убить. И земля б твою кровь приняла. Я б на его месте так и сделал.
— Значит, надо было Вячка послушать и убить, пока он мордой в землю лежал, — заявил Ярош.
Жрец опять поглядел на него как на несмышленыша.
— Сильный ты вождь, Ярош, а думать так и не научился, — сказал он укоризненно. — Так подумай: позвал ты в дом гостя. Тот пришел по чести, подарок тебе принес… А сын твой или внук его исподтишка взял да и зарезал. Что тогда?
— Смерти предам ослушника! — не раздумывая, ответил Ярош. — А как же иначе?
— Вот потому я и не разрешил Вячке, дурню, стрелять, — сказал жрец. — Сам же сказал: земля его позвала, дар крови от него приняла… А тут Вячко, как тот внучок…
— Не могла его, чужака, земля принять, — буркнул Ярош. — Наша это земля. И боги наши…
— Была наша, а теперь — его, — напомнил Сновид. — Он тебя побил, и по старинному праву земля эта теперь роду его принадлежит.
— Наша земля?! Христианину?! — взвился Ярош. — Ты в том виноват, Сновид! Зачем велел мне с ним биться?
— Потому и велел, что знать хотел, — загадочно ответил жрец. И Ярош ответом не удовлетворился.
— Что знать? О чем?
— Посыл от лехитов к нам приезжал, помнишь?
— Помню. Так он не только к нам приезжал — ко всем родам корня нашего.
— А чего хотел, помнишь?
— Да ясно чего — чтоб мы от Киева отложились. Оружие доброе дать обещал… И что? Дней пять старшие тогда судили-рядили, как быть, думали даже князя выбрать… Да так ничего и не решили. Один лишь Соловей с лехитами в дружбу вошел.
— Соловей — изверг, — строго произнес Сновид. — Ему лишь бы мошну набить. А старшие о родовичах думают. Потому что помнят, как нас воевода киевский побил, да как бежали от него без оглядки. Вот и боятся теперь.
— Неужели тоже боишься, Сновид? — с сомнением проговорил Ярош.
— Я не боюсь, я слушаю.
— Старейшин, что ли? — с еще большим сомнением произнес Ярош. — А по-моему, так это они тебя слушают. Да только ты молчал.
— Молчал, потому что не знал, как для рода нашего лучше. А теперь — знаю. И ты мне помог.
— Это как же?
— А так, что побил тебя отрок киевский. На вещей земле. И ясно мне всё стало.
— Значит, не будем против Киева подниматься?
Сновид покачал головой.
— Ну тогда я домой пойду, — сказал Ярош, но, прежде чем уйти вновь спросил: — И всё же не понимаю я, Сновид: как же земля наша чужака позвала и приняла? Как такое быть может? Как такое боги наши: Ярила, Похвист, Лада, — как они такое дозволили?
— А они, может, и не дозволяли, да что с того? Земля, Ярош, она древней богов и сильней. И боги наши сами на ней живут, потому что с пращурами нашими на землю эту пришли. А до того тут другие боги жили — и другие племена им кланялись.
— Получается, теперь на земле нашей Христос будет жить? — огорчился Ярош. — А как же мы тогда?
— Я — от старых богов, — спокойно и уверенно произнес жрец. — Сила моя — от них. И силы этой на мой век хватит. А ты — молодой. Тебе о будущем думать надо, детей поднимать. Может, и тебе придется оберег с висящим на древе надеть и от богов наших, родовых, отречься.
— Никогда! — отрезал Ярош. — Лучше я сам себе жилы вскрою, чем от веры пращуров отрекусь!
— Иди домой, Ярош, — сказал Сновид. — Иди да поторопись. Не то опять гостей кто-то по неразумию обидеть захочет. И тогда тебе и жилы отворять не придется. Другие отворят…
Старшие расположились в доме старосты. Или вождя — Духарев не очень понимал статус местного лидера. Дружина — снаружи. На горке под сенью двух грубо вытесанных идолищ.
«На дрова», — решил их судьбу Духарев.
Но от немедленных действий воздержался. Куда торопиться?
Главное селение его новых подданных выглядело так себе. Возделанных земель минимум — лес подступал к самому краю поселка. С одной стороны. А с другой — пойменные луга. Весной тут небось уже не материк, а остров. Хотя место красивое. Вид с берега — глаз радуется. В том числе и глаз воина — просматривается все просто замечательно.
А избёнки — никакие. Халупы. Судя по их размеру и количеству, народу сотни две проживает. И ограда вокруг селения — чистая формальность. Не от врагов, а от зверья дикого. Или чтоб дети и свиньи не разбегались. У Сергея Ивановича, которому были более привычны степные укрепленные городки с двойным частоколом и дозорными башнями, от вида этого кривого тына тут же проклюнулось беспокойство. На подсознательном уровне, потому что умом он понимал: не набежит никто на эту кургузую деревеньку. А если и набежит, то лес — рядышком. Люди удерут, скот какой ни на есть тоже угонят, а остальное и спасать не надо. Взять на деревеньке — нечего. Горшки глиняные да солома в амбарах…
Однако первое, жалкое, впечатление прошло, когда Духарев, вслед за Добрыней, вошел в дом.
Внутри изба смотрелась куда основательней, чем снаружи. И — небедно. Шкуры на стенах, посуда не только глиняная, но и медная. И оружие имелось: два охотничьих лука без тетив, копья-рогатины. Даже боевая секира наличествовала.