Государь - Страница 42

— Это невозможно! — воскликнул Мелентий.

Последние императоры-воины, Никифор Фока, частично реформировавший армию и военную стратегию, а особенно Иоанн Цимисхий сумели потеснить мусульман: отбили Крит, Сирию, кусок Месопотамии… Но страх имперцев перед последователями Магомета не иссяк.

— Очень даже возможно! — возразил Духарев. — Попробуй донести это до своего господина. Поверь, этот вариант куда хуже, чем Крещение, принятое от императора Оттона. Последователи Мухаммеда не знают жалости. И они очень воинственны. Именно эта вера больше всего подходит нам, русам.

— Но ты же христианин, светлейший! — возмутился Мелентий. — Ты — спафарий императора!

— Именно поэтому я тебе это и рассказываю, — невозмутимо произнес Сергей. — Попытайся дать понять Автократору или хотя бы паракимомену Василию, что единственный способ остановить приобщение Руси к исламу — это Крещение, принятое от Константинополя. А цена этого Крещения — порфирогенита Анна. Она — не только цена жизни и власти нынешнего василевса Василия Второго, да хранит его Господь, но и цена спасения всей империи. Сообщи об этом, Мелентий!

В Большом Дворце должны об этом знать. Так пусть знаю и пусть думают. Если хотят, пусть пришлют сюда епископов и других вероучителей. Но следует поторопиться, чтобы мятежник Фока не опередил всех нас!

— Ты воистину мудр, светлейший Сергий! — восторженно заявил Мелентий и умчался писать доклад.

Духарев же разгладил пышные усы и усмехнулся. Воистину есть просто ложь, наглая ложь, беспардонная ложь и политика.

Труднее было с Владимиром. Рассказ Олава Трюггвисона произвел на князя впечатление. Но вовсе не то, которое хотелось бы Духареву. Владимиру очень захотелось самому поглядеть на чудеса, творимые христианами. На епископа, который носит в руках раскаленное железо, как простую деревяху. На мудрых, которые способны предсказывать будущее таким, как Олав-конунг. Хотелось великому князю увидеть Чудо. Да такое, что затмило бы мелкие фокусы языческих жрецов вроде хождения по горячим углям.

Чуда же Духарев предоставить не мог. В Киеве было несколько священников, которых Сергей Иванович уважал и считал настоящими духовными подвижниками, в отличие от облаченных в рясы «агентов влияния» Византии. Но зримых чудес никто из них не творил, а чудеса духовные, после которых душа очищается и парит, были для Владимира недоступны. Посему в своей религиозной агитации упирал Духарев не на духовную часть, а исключительно на практическую пользу принятия христианства. Вроде уговорил, да. Но весьма опасался Сергей, что обращение Владимира пройдет по варианту великого князя угорского. То есть будет чисто формальным.

Когда же Сергей поделился своими сомнениями с женой, то Сладислава лишь головой покачала:

— Беспокойство твое — зряшнее. Потому что ты, муж мой, в рассуждениях своих забываешь о главном.

— О чем же? — спросил Духарев.

— Не о чем, а о Ком. О Боге.

Глава пятнадцатая. Печенеги

После того как Духарев перебил копченых у Чити, безобразия на днепровском зимнике прекратились. И за прочими хлопотами Сергей Иванович забыл о своих мыслях по поводу нестандартного поведения степняков. Не до того было. А повода вспомнить — не было. Озоровали лихие люди на дороге, что связывала Киев с Черниговом, но с южной стороны разбоя не было. Как выяснилось, до времени.

Оразграбленном санном поезде Владимиру сообщили, когда он возвращался из Родни.

Развернув дружину, великий князь тут же отправился в обратный путь и уже к полудню оказался на месте злодеяния. Толпа, собравшаяся поглазеть на убитых, уже разошлась. Тела убитых прибрали, аккуратно уложив под берегом, путь расчистили, оттащив разграбленные сани в сторонку. Очисткой зимника занимался наместник Родни Гримстайн, княжий человек еще со времен свободных виков, с десяток его дружинников и примерно столько же смердов, собиравших разбросанное по льду и присыпанное снегом.

Вещей, которыми побрезговали разбойники, было немало. Брали только то, что можно унести на спинах лошадей.

— Кого побили? — спросил Владимир.

— Булгар. С Дуная. Вчера напали, уже в сумерках.

— Уцелел кто? — без особой надежды спросил Владимир. Разговаривали они по-нурмански.

Даже сквозь свежевыпавший снежок было видно, что на много саженей вокруг всё испятнано кровью.

— Малец один. И девчонка. Но она махонькая совсем, ничего не поняла. Сани перевернулись, они под ними и схоронились, мой конунг.

— Что видели?

— Малец сказал: сначала стрелы полетели, потом конные наскочили… Больше не помнит ничего. Сани перевернулись. Повезло им.

— Кто это был? Куда ушли? Почему не догоняете?

— Кто — не видели. Ушли в степь. Следов нет — снег ночью выпал. Да и не с кем погоню устраивать: у меня конных всего восемь десятков, да и те — не вои, а так… Ополченцы. Станут охотиться за степняками в степи — только мертвецов множить.

— А сам что думаешь? Кто это?

— А что тут думать? — усмехнулся нурман. — Копченые это. Цапон. Их здесь уже видели. Когда твой воевода Серегей задал им жару, отстали. Да вот опять… Что мне делать, конунг? Родню-то я обороню, а вот санный путь — уже не осилю.

— Что ж не сказал мне, что на Чить цапон напали? — укорил великий внязь Духарева.

— А какая разница, какого племени копченые созоровали? — пожал плечами Сергей. — Как напали, так и отпали. Три сотни мы положили. Больше не сунутся.

Он по-прежнему недоумевал: с чего это так срочно понадобился великому князю.